Прятки

Моя маленькая сестра Нина безумно любила играть в прятки. Как-то раз она спряталась в старом бабушкином шкафу. Святая обитель давно ушедшей моды, где застыло время, а вместе с ним и моль. В вечном воспоминании о нафталиновом холокосте.

Нина просидела в шкафу долго. Она очень любила прятаться и делала это всегда с мастерством разведчика. Я же не очень любила ее искать. И делала это со всем рвением послеобеденного грека.

— Ещё полчаса, и Нина бы точно погрызла одну из бабушкиных каракулевых шуб, — мама сделала глоток мальбека и улыбнулась своей очаровательной улыбкой.

— Ну кто виноват, что моя старшая сестра такая лентяйка!

Нина тихонько причмокивала, смакуя жареное куриное крылышко. Фирменный мамин рецепт.

— Отец бы ей точно всыпал, узнай он, что я по ее воле просидела в этой химической ловушке три часа. Но тебе повезло, Софа. Твоя младшая сестра — вымирающий вид. Неябеда, называется. В красной книге, между прочим.

— Ну какие прятки, Нинусь. Мне уже было не до пряток. Одни только мальчики кровавые в глазах…

Я подлила маме красного. Маленький водоворот на дне декантера задержал мой взгляд.

— Софа, о чём загрустила?

Такая она была, мамина нежность. Мягкая и ненавязчивая. От ее вопросов всегда веяло необыкновенным теплом и заботой. Как будто каждый из них — это лучик солнца или прикосновение флисовой пижамы.

— Да так. Сережа вчера передал халат…

— Бедный парень. Ты бы поговорила с ним. А то отрезала, так отрезала. Ни шанса презумпции невиновности не оставила.

Что меня всегда удивляло в маме, так это неисчерпаемый запас нежности. Откуда у адвоката по бракоразводным процессам бралась вся эта нежность? Хранила она ее где-то что ли? В сейфе под семью замками? Или в кредит брала? Овердрафт нежности.

Мы не раз слышали, будучи уже подростками, как она в сердцах рассказывала отцу очередную историю о жестокости и бескомпромиссности человека в суе.

— Ты только представь, Ваня, двое детей! Она в декрете. А он устал. Ушел к другой. Она ему должна половину квартиры. И я ничего не могу с этим поделать. А там двое детей, Ваня. Как у нас. Только мальчишки…

Ее возмущение передавалось нам. После этих разговоров мы еще долго не могли найти себе места, хоть и не очень понимали, о чем шла речь.

Потом мама всю ночь сидела на кухне и писала. Отдельного кабинета дома тогда ещё не было. Среди аккуратно расставленных кружек, до блеска вымытых тарелок и безупречной чистоты мама думала, как повернуть вспять рок судьбы и залатать человеческое безразличие. При слабом свете настольной лампы она и впрямь походила на рукодельницу, что при тусклом свете лампады плетет своё кружево. Только вместо нити в руках ее были ручка и бесчисленные апелляции. К лучшему, что есть в человеке – к его совести.

Адковаты в то время работали за идею больше, чем за деньги. Принципы не были пустым звуком. Но было во всей этой идеальной картине одно черное пятно.

— Мам, сколько тебе тогда заплатили?

— Кто? За что? — алкоголь замедлил течение времени. Даже удивление на мамином лице светилось своей особенной теплотой.

— Ну чтобы отмазать того хрена от алиментов?

Улыбка вмиг исчезла. Мама опустила глаза. Я преступила черту. Я прекрасно знала принципы своей матери. А ещё я прекрасно знала, как сильно она любила отца.

— Софа, чего уж это вспоминать? Мы сделали, что могли. Его уже не вернёшь. А ты спать будешь плохо опять.

Это она сделала все, что могла. И даже то, что совсем не хотела. Мы-то с Ниной ничего особо сделать не могли. Поневоле и один в поле воин.

— Откуда деньги? — я услышала, как мама обзванивает знакомых в поиске кого-то, кто может привезти из Европы лекарство.

— Иди, доча, занимайся. Сессия сама себя не сдаст. Я разберусь.

И разбиралась. Она всегда разбиралась со всем, что оказывалось на нашем пути. После каждого заседания бегала к отцу в больницу. Такое у нее было кредо, что в жизни, что в зале суда: бороться до победного. Только в этот раз победа была не на нашей стороне.

За секунду все эти годы пронеслись у нас обеих перед глазами. Как будто нам показали кино. Разве что только каждая из нас сидела по разные стороны экрана.